Для Гегеля в самом деле в высшей степени характерно то, что он отводит такое почетное место практике, видя в ней необходимое звено в процессе познания. Мало того, в системе категорий практика стоит непосредственно после теоретической идеи и перед объективной истиной, что должно означать, что практика является критерием познания и переходом к объективной истине. «Примирение между субъектом и объектом, — говорит Гегель, — состоит в том, что воля возвращается к предположению знания, т. е. она признает единство теоретической идеи с практической». Таким образом, и проблема единства субъекта и объекта также получает правильное разрешение на почве единства теории и практики. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 16 — 17.)

Ленин считал в основном правильным гегелевское построение, выражающееся в движении нашего познания (равно как и исторического процесса развития человеческого познания и вместе с ним и всей науки вообще) от непосредственного бытия (качество, количество, мера) к сущности, понятию и абсолютной идее, которую Ленин понимает как полную истину.

Развивая дальше свои мысли по вопросу о гегелевской структуре «Логики», т. е. диалектики научного познания, Ленин пишет следующее: «Сначала мелькают впечатления, затем выделяется нечто, потом развиваются понятия качества (определения вещи или явления) и количества. Затем изучение и размышление направляют мысль к познанию тождества — различия — основы — сущности versus явления, причинности etc. Все эти моменты (шаги, ступени, процессы) познания направляются от субъекта к объекту, проверяясь практикой и приходя через эту проверку к истине (= абсолютной идее)». Стало быть, и из этого рассуждения Ленина вытекает согласие его с Гегелем в вопросе об общем ходе развития человеческого познания и следовательно также в вопросе о структуре логики. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 6 — 7.)

Если Маркс и Энгельс, заимствуя у Гегеля основы его метода, отбросили его систему, то можно сказать, что они оказались лучшими и более последовательными гегельянцами, чем сам Гегель. Теория познания, как это еще будет выяснено в другой связи, поглощается методологией. Критика способностей разума растворяется в историю их, ибо истинное их значение содержится в их развитии и в том, что они составляют результат этого развития. Субъект и объект являются историческими категориями, а не метафизическими сущностями, — вот исходная точка Маркса, примыкающего непосредственно в этом отношении к Гегелю-диалектику. Для правильного понимания марксизма это положение имеет фундаментальное значение. (Деборин, сб. «Философия и марксизм», стр. 245 — 246, Гиз, 1930 г.)

Ленин об отношении марксизма к идеалистической диалектике Гегеля

...Рассуждения на тему, что марксизм связывается с гегельянством [Я говорю, разумеется, не об историческом происхождении марксизма, а о его современном содержании.], с верой в триады, в абстрактные, не требующие проверки фактами догмы и схемы, в обязательность для каждой страны пройти через фазу капитализма и т. п., оказываются пустой болтовней.

Марксизм видит свой критерий в формулировке и в теоретическом объяснении идущей перед нашими глазами борьбы общественных классов и экономических интересов. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, стр. 282.)

Логику Гегеля нельзя применять в данном ее виде: нельзя брать как данное. Из нее надо выбрать логические (гносеологические) оттенки, очистив от мистики идей; это еще большая работа. («Ленинский сборник XII, стр. 205.)

Маркс говорит, что его метод — «прямо противоположен» методу Гегеля. По Гегелю, развитие идеи, по диалектическим законам триады, определяет собой развитие действительности. Только в этом случае, разумеется, и можно толковать о значении триад, о непререкаемости диалектического процесса. По-моему — наоборот, — говорит Маркс: «Идеальное есть только отражение материального». И все дело сводится таким образом к «позитивному пониманию настоящего и его необходимого развития»: для триад не остается и другого места, как роль крышки и шелухи («я кокетничал гегелевским языком» — говорит Маркс в этом же Послесловии), которой способны интересоваться одни филистеры. (Ленин, Что такое «друзья народа» (1894 г.), Соч., т. I, стр. 86.)

Я вообще стараюсь читать Гегеля материалистически: Гегель есть поставленный на голову материализм (по Энгельсу) — т. е. я выкидываю большей частью боженьку, абсолют, чистую идею etc. («Ленинский сборник» IX, стр. 59.)

Отрицание меньшевиствующими идеалистами ленинского этапа в развитии философии

Ленин в философии, конечно, является «учеником» Плеханова, о чем он сам неоднократно заявлял. Но то обстоятельство, что он учился у Плеханова, не мешало Ленину самостоятельно подходить к целому ряду вопросов и в некоторых существенных пунктах исправить Плеханова. Оба эти мыслителя в известном смысле дополняют друг друга. Плеханов прежде всего — теоретик, Ленин же прежде всего — практик, политик, вождь. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 26, Гиз, 1929 г., изд. 3-е.)

Ленин был величайшим практическим материалистом, т. е. философом практической борьбы за изменение действительности, опираясь при этом на теорию материализма, на ту философию, которая исходит из материалистического понимания природы человека и истории...

Ленин лучше других предвидел будущее. Для того чтобы предвидения осуществились, надо было действовать в том направлении, в каком развивалась жизнь, в каком шел процесс жизни. Это и делал Ленин. Он был главным образом философом-практиком [Курсив составителей.]. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 7, Гиз, 1929 г., изд. 3-е.)

Ленин является гениальным учеником и последователем Маркса. Несомненно, что вся сила Ленина заключалась, помимо его личной гениальности, в правильном применении марксизма на практике, в проведении его в жизнь [Курсив составителей.]...

Маркс великий, гениальный теоретик, колоссальный ум, который видит на сотни лет вперед. Буржуазия таких мыслителей не выдвигала и никогда не имела. Она имела, разумеется, много крупных, гениальных умов; они строили всеобъемлющие философские системы; они сделали очень много вообще для науки. Но на их системах лежала печать «академизма». Эти мыслители и ученые добирались до отдаленнейших небесных тел, до глубин атома. Но для общественно-исторической науки они сделали сравнительно очень мало. Здесь они были грубыми эмпириками, ибо история против них. Они должны были остановить и ограничить ход исторического развития. Вся духовная мощь пролетарских революционных мыслителей сосредоточилась на овладении человеческим обществом, на перестройке его, на познании движущих его сил. Маркс и поднял общественные науки на недосягаемую высоту, на высоту точной науки. Марксизм превратил политику в науку. Ленин был гениальным политиком той школы [Курсив составителей.]. Теоретическую базу научной политики составлял для него марксизм. Поэтому надлежит не противопоставлять ленинизм — марксистскую политику и тактику — марксизму как философской, исторической и экономической теории, на которой политика и тактика Ленина строились, а видеть в нем применение и дальнейшее развитие марксизма. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 12, 1929 г., изд. 3-е.)

Владимир Ильич приступил вплотную к изучению Гегеля в 1914 г., намереваясь, по-видимому, написать специальную работу о материалистической диалектике. Ему удалось проработать основные сочинения Гегеля, «Метафизику» Аристотеля, двухтомный труд Лассаля о Гераклите Темном, ряд сочинений старых и новейших авторов о философии Гегеля и в связи с этим различные труды по вопросам теории и истории естествознания. В его философских тетрадях мы находим список книг, намеченных к дальнейшей проработке в связи с изучением Гегеля. Но обработать весь этот материал и изложить в систематической форме результаты своих исследований Ленину, к сожалению, не удалось, так как относительное политическое «затишье», давшее Ленину возможность в этот период «передышки» заняться серьезной научной работой, скоро прекратилось, и он вынужден был забросить свои ученые занятия.