Только ученики философских реакционеров могли «не заметить» этого обстоятельства и представлять читателям дело таким образом, будто Маркс и Энгельс не понимали, что́ значит быть материалистом. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 196 — 199, изд. 3-е.)

Абстрактно-созерцательный характер домарксовского материализма

Тезисы о Фейербахе

Главный недостаток всего предшествовавшего материализма, — включая и фейербаховский, — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Поэтому и случилось так, что действенная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, разумеется, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от объектов в мысли, но он не постигает самую человеческую деятельность как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает, как истинно человеческую только теоретическую деятельность, тогда как практика постигается и утверждается только в ее грязно-еврейской форме проявления. Он не понимает поэтому и значения «революционной», практически-критической деятельности.

Вопрос о том, свойственна ли человеческому мышлению предметная истина, вовсе не есть вопрос теории, а практический вопрос. На практике должен человек доказать истинность, т. е. действительность и силу, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолированного от практики, есть чисто схоластический вопрос.

Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди это продукты иных обстоятельств и изменившегося воспитания, — это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитателя самого надо воспитывать. Оно неизбежно поэтому приходит к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом (например, у Роберта Оуэна).

Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может быть постигнуто и рационально понято только как революционная практика.

Фейербах исходит из факта религиозного самоотчуждения, из удвоения мира на религиозный, воображаемый и действительный. И он занят тем, что сводит религиозный мир к его светской основе; он не замечает, что после выполнения этой работы главное-то остается еще не сделанным. Но то обстоятельство, что светская основа отделяет себя от самой себя и утверждает себе самостоятельное царство в облаках, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью этой светской основы. Следовательно, последняя, во-первых, сама должна быть понята в себе самой, в своем противоречии, а затем практически революционизирована путем устранения противоречия. Следовательно, после того, как например земная семья раскрыта как тайна святого семейства, первая должна быть подвергнута теоретической критике и практически революционизирована.

Недовольный абстрактным мышлением, Фейербах выдвигает чувственное созерцание; но он рассматривает чувственность не как практическую человечески-чувственную деятельность.

Религиозную сущность Фейербах сводит к человеческой сущности. Но человеческая сущность не есть абстракт, присущий отдельному индивидууму. В своей действительности она есть совокупность общественных отношений.

Фейербах, не занимаясь критикой этой действительной сущности, оказывается поэтому вынужденным:

1) абстрагироваться от хода истории и утверждать религиозное чувство само по себе и предположить абстрактного — изолированного — индивидуума;

2) поэтому у него человеческая сущность может быть понята только как «род», как внутренняя, немая общность, связующая множество индивидуумов естественными узами.

Поэтому Фейербах не видит, что «религиозное чувство» само есть общественный продукт и что абстрактный индивидуум, подвергаемый им анализу, в действительности принадлежит к определенной общественной форме.

Общественная жизнь есть в сущности жизнь практическая. Все мистерии, которые завлекают теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики.

Самое большее, чего может достигнуть созерцательный материализм, т. е. материализм, который не постигает чувственность как практическую деятельность, это — созерцание отдельных индивидуумов в «гражданском обществе» [Здесь «bürgerliche Gesellschaft» — «гражданское общество». Не буржуазное общество, а как у Гегеля в смысле совокупности общественных (экономических, личных, культурных и др.) отношений — в отличие от политического организма — государства. — Ред.].

Точка зрения старого материализма есть «гражданское» общество; точка зрения нового материализма есть человеческое общество или обобществленное человечество.

Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его. (Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах, стр. 62 — 65.)

V. Диалектический материализм Маркса, Энгельса, Ленина

Преодоление Марксом и Энгельсом старых философских учений и создание диалектического материализма

Штраус, Бауэр, Штирнер, Фейербах были отпрысками гегелевской философии, поскольку они еще не покидали философской почвы. После своей «Жизни Иисуса» и «Догматики» Штраус отдался философской и церковно-исторической беллетристике a la Ренан. Бауэр сделал нечто значительное лишь в области истории возникновения христианства. Штирнер остался простым курьезом даже после того, как Бакунин сочетал его с Прудоном и окрестил эту смесь «анархизмом». Один Фейербах был выдающимся философом. Но он не только не успел перешагнуть за пределы философии, выдававшей себя за некую науку наук, царящую над всеми отдельными науками, связывающую их воедино; эта философия оставалась в его глазах неприкосновенной святыней; но даже как философ он остановился на полдороге, был материалист снизу, идеалист сверху. Он не победил Гегеля оружием критики, а просто отбросил его в сторону как нечто негодное к употреблению; в то же время он сам не был в состоянии противопоставить энциклопедическому богатству гегелевской системы ничего положительного, кроме напыщенной религии любви и тощей, бессильной морали.

Но из разложения гегелевской школы вышло еще иное направление, единственное, которое действительно принесло плоды. Это направление главным образом связано с именем Маркса [Я позволю здесь себе одно личное объяснение. В последнее время не раз указывали на мое участие в выработке этой теории. Поэтому я вынужден сказать здесь несколько слов, исчерпывающих этот вопрос. Я не могу отрицать, что я и до и во время моей сорокалетней совместной работы с Марксом самостоятельно содействовал как обоснованию, так и преимущественно разработке теории, о которой идет речь. Но огромнейшая часть основных руководящих мыслей, особенно в области истории и экономии, и еще больше, их окончательная резкая формулировка принадлежит Марксу. То, что внес я, Маркс мог легко пополнить и без меня, за исключением, может быть, двух-трех специальных областей. А того, что сделал Маркс, я никогда не мог бы сделать. Маркс стоял выше, видел дальше, обозревал больше и скорее всех нас. Маркс был гений; мы, в лучшем случае, — таланты. Без него наша теория далеко не была бы теперь тем, что она есть. Поэтому она справедливо называется его именем.].